Конечно же, профессор Снейп не простил Люпину практического занятия по укрощению боггартов, тем более что неясные слухи о защите Невилла быстро разошлись по Хогвартсу и изрядно досаждали мастеру Слизерина. Не то, чтобы он начал хуже относиться к Рему Люпину (вероятно, у него не было возможности развернуться), но его обращение с Долгопупсом стало и впрямь пугающим. Бедняга похудел, забывал даже пропускные пароли и начинал дрожать мелкой дрожью при одном виде Снейпа в аудитории, что необыкновенно забавляло Драко Малфоя. Гарри, которого Снейп третировал уже не первый год, понимал Невилла очень хорошо.

Вот и сейчас профессор вел занятие на третьем курсе, будучи сильно не в духе. Он по привычке бродил по кабинету между рядами столов, уставленных кипящими котлами, и надзирал за работой, заодно ядовито прохаживаясь насчет талантов и дарований Гриффендора. Слизеринцы злорадно ржали. Драко Малфой сел неподалеку от Долгопупса и получал настолько большое удовольствие, втихую изводя Невилла, что перестал нянчиться со своей завязанной рукой. Ингредиенты ему готовила Панси Паркинсон. Она теперь всегда садилась рядом с Малфоем и заботливо мельчила, крошила и смешивала для него составляющие, уделяя им больше внимания, чем собственным.

Время от времени Малфой чуть слышно высвистывал:

- Долгопупс! Долгопупс!

Невилл не выдерживал и оглядывался.

- У тебя котелок вверх дном!

Потом все повторялось. Гарри мог поклясться, что Снейп тоже это слышит, что уголок его рта опять дрогнул в ненавистной усмешке. Малфою сходило с рук всё, Снейп вечно смотрел на его развлечения сквозь пальцы. Малфой поймал взгляд Гарри и, как только расхаживающий по кабинету Снейп повернулся к ним спиной, швырнул в Гарри полгорсти размятых червяков, норовя попасть в волосы. Когда же Снейп пошел обратно, Драко Малфой уже стоически размешивал зелье в котле левой рукой.

- Мешайте по часовой стрелке, мистер Малфой, - мягко заметил Снейп, и Драко благодарно закивал головой.

Вслед за тем Снейп обратился к засыпанному червяками Гарри:

- Как вы неряшливы, Поттер! Изображаете собой прикорм для загрыбастов?

Гермиона, успокаивая возмущенного Гарри, положила ладонь ему на локоть.

Снейп продолжал:

- Все сдают то, что у них получилось. Господа Долгопупс, Уизли и Гойл могут не утруждать себя, – Снейп, презрительно скривившись, посмотрел на котел Гарри, - и, пожалуй, мистер Поттер тоже. К следующему занятию познакомьтесь с ощущениями при отравлениях простыми ядами - страницы 250-279. Кроме того, изучите списки противоядий к беспримесным ядам на страницах 280-295.

Невилл Долгопупс, изжелта-белый, как лист пергамента, на котором он лихорадочно писал, поднял руку:

- Профессор! Я не понимаю противоядий!

- От вас этого и не требуется, Долгопупс. Достаточно выучить их наизусть. Я проведу практикум, - язвительно добавил Снейп.

Гарри невольно сжал кулаки.

- Он что, хочет сказать, что всех отравит?

- Точно! - прошептал Рон Уизли. - Он просто мстит.

- Дамблдор не позволил бы ему, - шепотом вмешалась Гермиона, снимая с Гарри червей волшебной палочкой.

- А он так и скажет Дамблдору, держи карман шире!

- Своих-то гадов не станет, конечно, а нас с Роном или Долгопупса… Выберет какую-нибудь дрянь с длительным сроком действия – и будем описывать ощущения. Рождество в лазарете!

- Он сказал только, что проведет практикум, - отрезала Гермиона. – И можно подготовиться!

Рон с мрачным видом выцарапывал на парте:



СНЕЙП ЗЛОДЕЙ

САМ ЭТО ПЕЙ!



Гарри хмыкнул.

- Накажет! Еще подпишись – «С надеждой на Вашу мучительную смерть

Остаюсь уважающий Вас Рональд Уизли».

- Не! Здесь второй и третий курсы хаффлов две пары сидели. Скажу, раньше было...

Снейп недовольно постучал палочкой по учительскому столу.

- Гриффендор!

Под надписью Рона Уизли строчка за строчкой возникали слова:

- 20 БАЛЛОВ ГРИФФЕНДОРУ ЗА ПОВРЕЖДЕНИЕ ШКОЛЬНОГО ИМУЩЕСТВА;

- 5 БАЛЛОВ УИЗЛИ ЗА ОТСУТСТВИЕ ВНИМАНИЯ НА УРОКЕ;

- 5 БАЛЛОВ ПОТТЕРУ ЗА ОТСУТСТВИЕ ВНИМАНИЯ НА УРОКЕ.

ДОПОЛНИТЕЛЬНО ВЗЫСКАНИЕ УИЗЛИ ЗА ДЕРЗОСТЬ.

РЕПАРО!

- Видел?! – Рон толкнул соседа локтем. – Появились и исчезли! Во дает! А, Гарри?

Преподавательский стол постепенно заполнился мерными склянками с содержимым различной консистенции, цвета и запаха, и ученики один за другим потянулись к выходу.

- Долгопупс! – окликнул Снейп. – Останьтесь еще на пять минут.

Вставший было Невилл неловко опустился на свое место, где и застыл, как будто увидел живого василиска. Малфой, проходя мимо Долгопупса, вдруг квакнул, и тот машинально схватился за внутренний карман мантии, чтобы проверить, там ли Тревор, а Драко залился своим раздражающим наглым смехом. Гарри захотелось врезать ему. Прямо на глазах у Снейпа – наплевать! Но учитель как нарочно пристально смотрел на Гарри и Невилла.

- Минус тридцать баллов на зельях! – огорченно шептала Гермиона. – А я получила на травологии только двадцать!

Поднимаясь наверх из холодного подземелья, Гарри, наконец, дал волю своему негодованию, и они вместе с Роном отвели душу, на все лады честя Малфоя и Снейпа, благо расстроенная Гермиона ушла вперед.[\MORE]

---

О боггартах, по-другому вризраках, или перекидычах, известно не так уж много, поскольку чародеи, как правило, немедленно уничтожают обнаруженного боггарта. Мы не знаем даже того, является ли их изумительная способность к трансфигурации, зависящей исключительно от эмоционально-интеллектуальных интенций объекта, средством самозащиты или же они питаются сильными эмоциями магов, напоминая в этом отношении дементоров. Факты, предлагаемые вниманию снисходительного читателя, проливают на проблему боггартов некий неверный свет, показывая, что хотя при первой встрече с магом боггарты и воплощают предмет привычной фобии чародея либо его тайного ужаса, однако делают это лишь с целью побыстрее скрыться. Убедившись же в своей безопасности, вризраки ведут себя иначе, требуя, скорее, внимания.





БОГГАРТ ПРОФЕССОРА СНЕЙПА



Эта история, отдельная от прочих, началась в тот день, когда со звонком, возвестившим конец занятия, профессор зельеварения Северус Снейп вошел в учительскую и оказался как раз перед боггартом, изловленным профессором Люпином в картотеке правонарушений Филча.

У третьего курса гриффендорцев шла защита от Темных искусств. Боггарт устрашал Невилла Долгопупса в образе самого профессора Снейпа, а Долгопупс храбро представил его себе в бабушкином платье, вычурном и старомодном, с волосами, закрытыми кружевной мантильей ручной вязки.

- Все получается, Невилл? - негромко спросил Снейп, скользнув взглядом по боггарту. – Пять очков с Гриффендора за дерзость.

- По-олучается, сэр, - ответил Долгопупс и, переступив на ставших ватными ногах, в полуобмороке осел на пол.

Потеряв контакт с Невиллом Долгопупсом, боггарт переключился на профессора Снейпа. Он поправил на плечах вновь возникшую мантию и горделиво скрестил руки на груди.

- Всем присутствующим по пятьдесят очков! И дополнительно пятьдесят очков Гарри Поттеру! Домашнего задания по зельеварению нет!

Северус Снейп замер на месте.

Боггарт продолжал:

- Я всех освобождаю от семестрового экзамена! Ставлю всем отметки «автоматом», и всем курсом идем в Хогсмед, в «Три метлы»! Будем пить пиво, будем петь Гаудеамус, игитур!

- Вы полагаете, это забавно, профессор Люпин? – сказал наконец-то обретший дар речи Снейп и поднял Долгопупса с помощью волшебной палочки. – Это не забавно. И странно мне, Люпин, что Вы предпочитаете учительскую своему кабинету, очень странно. Если Вы уже закончили Ваше м-мм…занятие, то я заберу этого боггарта. У меня еще в прошлом году растащили все шкурки боггартов.

Сбросив облик Снейпа, боггарт немедля юркнул в гардеробный шкаф и забаррикадировался там. Из гардероба раздались протяжные звуки: боггарт читал что-то на неизвестном языке голосом профессора Люпина. Снейп резко повернулся, и через мгновение его мантия взметнулась в дверях учительской.

Спустя еще пару минут довольные ученики, галдя, повалили из комнаты, но Гарри задержался, подергал дверцу шкафа. Дверь не открылась, а боггарт, перейдя на английский, стал читать еще громче, заунывно, однако почти мелодично:

Взошла Луна

И вмиг засверкала

Роса в траве

- Профессор Люпин! Ведь Снейп не сказал ридикулус.

- Профессор Снейп, Гарри! Решение проблемы, Гарри, никогда не бывает единственным. Профессор Снейп весьма компетентный специалист: он перепугал боггарта. Боггарт делает то, что, на его взгляд, могло бы понравиться профессору Снейпу.

- А что он говорит?

Лицо профессора Люпина передернулось.

- Это японская поэзия - хокку про обряд любования полной луной. Очень красиво, Гарри.



Тем же вечером кто-то тихонько заскребся у дверей профессора зельеварения. Тот, как обычно, читал далеко за полночь, прихлебывая остывший черный кофе.

- Позволите?

- Да. Не заперто! - крикнул Снейп, поднял от книги голову и присвистнул.

Голос не зря показался ему знакомым: возле так и не отворившейся двери возник он сам, одетый в струящуюся шелестящую мантию темно-лилового шелка на более светлой подкладке цвета ирисов.

- Знал, что Вы не будете хвататься за палочку, - посетитель глядел на Снейпа с любезной улыбкой и не спешил двигаться с места.

- Вы мне льстите, - усмехнулся Снейп.- Я выгляжу похуже.

Гость с поклоном приблизился. Легкая изысканная плавность его движений удивительно сочеталась с мягким шуршанием сияющего шелка. Осмотревшись, куда бы сесть, он взмахом руки создал для себя белое кожаное кресло, опустившись в которое, с небрежной грацией закинул ногу на ногу и представился:

- Северус Снейп – волшебник года!

Снейп расхохотался.

- Боггарт удрал-таки от Люпина! Так Рем Люпин еще и шкаф не запер?

- Прошу Вас, прекратите это! - Боггарт приподнял правую руку, которой опирался на подлокотник, и раздосадованно замахал ладонью, скрывая лицо.- Ведь Вы рассудительный человек. Я надеялся, что у Вас нет чувства юмора…

Снейп тихо стонал и давился от безудержного смеха. Боггарт продолжал говорить:

- …The sense of humour – этого ощущения распадающихся смыслов, переживания условности бытия, когда прерывается разграничение и эмпирических, и этических, и столь дорогих Вам логических понятий. Вы просто не представляете себе, как трудно поддерживать концентрацию при смещающихся представлениях.

Снейп перестал смеяться и, прищурившись, внимательно смотрел на своего двойника.

- Давно вы научились говорить?

- Меня обучили дыханию в эпоху Хэйан.

- Что?

- Я ками императорского источника.

- Ками императорского источника, - повторил Снейп.

- Да, - боггарт поклонился. – Что до профессора Люпина, то он воистину не обладает чувством прекрасного. Самое восхитительное зрелище в мире пробуждает в нем темные стороны его природы; в приступе ужаса он сопрягает образ полной луны с образом надувного пузыря. Это невыносимо.

- Почему?

- Вам приходилось видеть драгоценный манускрипт в руках несмысленного невежды? - вопросом отозвался боггарт. – Разве Вы не испытали бы и боль, и отвращение?

Профессор Снейп промолчал.

- Я знавал оборотней и раньше, - говорил боггарт, - от простых барсуков до девятихвостых лисиц, однако ни один из них не был, подобно Люпину, лишен чувства прекрасного и ни один не почитал себя человеком. Барсуки, те бывают проникновенно трогательны в своем любовании красотой, и тому есть примеры, - меланхолично добавил боггарт. – Сколь многому, многократно увидев, не перестанешь удивляться.

Весною - цветы вишни,

Летом - крик кукушки,

Алые клены - осенью,

Зимой - холодный блистающий снег.

Совершенна полная луна над горой Обасутэ, пленяет прелестью алый кленовый лист. Особенно великолепны кленовые листья, лежащие в снегу. От их вида веет прохладой. Прежде меня интересовали даже люди. Шелка вельмож целиком застилали весь пол веранды, слишком узкой для церемониальных одежд. Это было утонченно прекрасно. Или пройдет слух, что в южных покоях госпожи дома поселился злой дух. Монахи-заклинатели приходят читать священные сутры. Если читают хорошо, не устаешь слушать и не уходишь долго. Душа заклинателя наполняется изящным смирением. Он помышляет о том, что искусство его тщетно. Тогда покидаешь покои госпожи, предварительно приняв величественный и внушительный вид.

Боггарт рассеянно сотворил в руке бледно-зеленый веер на трех планках и залюбовался каллиграфической надписью.

- Будь у меня свободное время, - зевнул Снейп, - так, чем тратить его на дурацкие разговоры, я пошел бы лучше спать.

Боггарт пожал плечами.

- Ваши слова не выражают ваших душевных чувств. На самом деле, профессор, Вы излучаете недоумение и любопытство, и любопытство преобладает.

- Даже так? – усмехнулся Снейп, что-то мысленно прикидывая. - Вы говорили с Люпином, как со мной?

- Я спросил его: «Старина, что Вы ищете здесь?»

- А он?

- Он выхватил палочку.

- Рем Люпин по полминуты «выхватывает палочку». Вы успели бы уйти.

- Я не ожидал, что он подвергнет гротескному искажению свой собственный облик, - с печалью признался боггарт, - и привык чувствовать себя в безопасности. В картотеке я жил более пятидесяти лет. Учеников туда не заманить, сам Филч – шпак. Я отчаянно нуждаюсь в другом убежище. Не слишком это приятно, профессор Снейп, когда двадцать убогих болванов тычут в вас палочками в пароксизме общего ужаса. Вернуться я вряд ли смогу, он еще будет меня искать.

- Думаете, я стану вас прятать?

- О, по всему видно, что Вы гордый человек, высоко чтящий долг, - ответил боггарт. - Для благородного мужа естественно оказывать покровительство.

- Да бросьте! – небрежно отмахнулся Снейп и заговорил быстрее. - Скажите лучше, с какого расстояния Вы уверенно определяете человеческие эмоции?

- Примерно с того, на котором вы, люди, слышите голоса себе подобных. Вот Вы сейчас испытываете, - подбирая слова, боггарт медлительно плавно повел вверх раскрытым веером, - отраду мгновенного постижения, или радость открывшейся ясности.

- Да, у меня возникла одна идея, - согласился Снейп.- Вас устроит в качестве обиталища моя лаборантская? Ничего не опрокинете там?

Боггарт неуловимым движением закрыл суховато щелкнувший веер и мягко поднялся из немедленно пропавшего кресла.

- До:мо аригато годзаимас! – он склонился в величавом поклоне. - До:мо аригато годзаймасйта!

- Беда с вами, - учтиво ответил профессор Снейп, придвигая к себе книгу. – Идите, располагайтесь.

---

***

А то, о чем мы плачем по ночам,--

Мы никогда друг другу не расскажем,

Когда бредем домой вечерним пляжем,

Когда влезаем в полуночный чат.

Но эта штука прячется внутри,

Как в раковине прячется песчинка,

Как камешек, таясь на дне ботинка,

Подошву натирает до крови

И мы сквозь оболочку бытия

Себе подобных узнаем по боли,

Которая, опровергая роли,

Нас учит обходиться без вранья



Ю.П.

---

С днём рождения.

---

Новогоднее суримоно Хокусая

Кацусика Хокусай — один из самых известных в мире художников Японии. Талант его чрезвычайно многогранен. Хотя он прославился главным образом как мастер цветной гравюры на дереве, Хокусай оставил богатейшее наследие также в живописи, рисунке, иллюстрации книг. Он был прозаиком и поэтом, широко образованным человеком, глубоко изучившим древнюю культуру Китая и Японии, знакомым с европейской гравюрой, методами европейского искусства и многими научными достижениями своего времени.

Наследие Хокусая огромно. Он создал около тридцати тысяч рисунков и гравюр, проиллюстрировал более пятисот книг. Выполненные им многометровые традиционные живописные свитки — какэмоно, иллюстрирующие легенды и сказания Японии, небольшие нарядные поздравительные открытки суримоно, книжные иллюстрации, рисунки резчиков миниатюрных фигурок нэцкэ, изготовителей вееров, узоры для ткачей и вышивальщиков — все говорит об исключительной широте его таланта, изобретательности, зоркости глаза и гибкости ума.

Но главной чертой Хокусая являлась его неудержимая страсть к познанию мира. Хокусай был художником-философом, и все, что открывалось его проницательному взору и запечатлевалось на бумаге его кистью, осмыслялось им с точки зрения всеобщих законов мироздания, вечной и постоянно меняющейся жизни природы.



В конце XVIII — на рубеже XIX века Хокусай испробовал свои силы в разных видах и жанрах графики. Параллельно с экспериментами в области станковой графики он начал работать и как иллюстратор, выступая, подобно многим графикам своего времени, одновременно и в качестве художника, и в качестве автора книги.

Гравюра книжная и станковая становится самой плодотворной сферой деятельности Хокусая. В юности ему хотелось испробовать свои силы во всех видах и жанрах графики. Но наиболее ярко талант молодого художника раскрылся в работе над особым видом гравюр — суримоно, издававшихся в виде поздравительных открыток благопожелательного содержания, изображающих жанровые сцены, цветы и растения, животных и птиц, пейзажи, деревья, богов счастья и богатства, предметы — символы добра. Суримоно отличались особой нарядностью, так как выполнялись к знаменательным датам, праздникам, датам, связанным со сменою времен года, дням рождения, свадьбам. В суримоно обязательно вводилась поэтическая надпись, дополняющая, а иногда и поясняющая художественный образ. Для этого вида гравюр обычно использовались дорогие сорта мягкой плотной бумаги и применялась особая техника гравирования и печати: цветной рельеф, тиснение, узоры из шелковых нитей, присыпка золотом, серебром и перламутровым порошком.

Для того чтобы пожелать счастья в Новый год, поздравить близкого человека с новолунием или наступлением поры цветения вишен, с удачным продвижением по службе или рождением сына, необходимо было послать ему суримоно. Это был один из самых популярных в городской среде видов японской ксилографии. Тесно связанные с традиционными народными верованиями и мифологическими представлениями, со своеобразным художественным мышлением японцев и принятой в кругу японской интеллигенции системой намеков, суримоно позволяли говорить о предмете не прямо, а путем сложных и порой отдаленных ассоциаций раскрывать свой замысел. Они зачастую создавались не профессионалами, а поэтами и образованными людьми. В отличие от обычных гравюр суримоно не продавали в книжных лавках. Их издавали частным образом, и для этого применяли особые краски и особую технику печати.

Хокусай со своим экспериментаторским духом и постоянными поисками новых выразительных средств существенно расширил границы сложившихся в суримоно тем и выразительных возможностей, ввел новые мотивы, придал гравюрам значительно большую, чем прежде, содержательность. Благодаря ему суримоно превратились в один из важнейших видов ксилографии. А для многих его учеников суримоно надолго стали главным видом художественного творчества.

После 1805 года суримоно Хокусая вновь изменили свою форму. Они увеличились в размерах и стали почти квадратными. Их образы приобрели особую значительность и поэтичность, созвучную сопровождающим изображение стихам. В маленьких сценках художник сумел выразить глубокие и важные суждения о мире. Подчас его суримоно апеллировали к древним литературным образам, подчас говорили языком народной поэзии, вызывая в зрителях множество разнообразных чувств и ассоциаций. Так, о надвигающихся зимних холодах, о домашнем тепле и уюте рассказало новогоднее суримоно Женщина с вязанкой хвороста, хотя на гравюре не было ни изображения зимы, ни новогодних приготовлений, а показана лишь молодая крестьянка, несущая на голове вязанку хвороста. Хокусай намеком рассказал и о приближающейся зиме, напомнив зрителям о деревенском обычае отправлять в город в первые дни нового года девушек для продажи хвороста горожанам, чтобы им жилось тепло и уютно. Стихотворный текст, сопровождающий гравюру, дополнил ее содержание, создал с ней единый образ, рассказав о деревенской девушке — дарительнице радости:



Фигура тонкая, как ива,

В тумане легком

Может раствориться.



Н.А. Виноградова

---

С НОВЫМ ГОДОМ!

Поздравляю всех с наступающим Новым годом или, как говорят у нас в Киото,

Акэмаситэ омэдэто: гозаймас!



(а вот так новогоднее поздравление начертал замечательный художник-каллиграф: Ximinyun)

---

Снег в Киото

---

- Что там, Энн? – спрашивала мисс Сьюзен Эйр, заслышав утром шум в передней.-

-Дарси опять что-то опрокинул? Спустись посмотри, пожалуйста. Только недолго.

Энн тихо кивнула тёте и вышла из её спальни.

- Нет, Дарси ничего не ронял,- крикнула она наверх через минуту, подняв у дверей пару коробок и пряча в карман маленький томик в кожаном переплёте. На лестнице, не удержавшись, снова достала книгу, раскрыла и скользнула глазами по строчкам:

«Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…» Молитвенник, надо же…

- Нам прислали шоколад, - весело сказала она, входя к тёте, - Это джентльмен, который нашел Дарси.

- Тот джентльмен, которому наш Дарси обшерстил вчера весь плащ? Подумать только, так замотать в подол бедного кота! - Экстравагантный молодой человек, - заключила мисс Сьюзен.

- Какой же он молодой человек, тётя?

- Милая, да ему нет ещё и сорока, - убежденно сказала мисс Сьюзен.- Вчера он держался недостаточно учтиво. Что он тебе говорил?

- Он ничего не говорил. Он протолкал всё в почтовую щель.- Энн улыбнулась.- Наверное, он бы и Дарси затолкал в почтовую щель, если бы это было возможно.

- Значит, это точно вернулся сын Тобиаса Снейпа,- решила мисс Сьюзен.- От того тоже было двух слов не добиться; если, конечно, он не бранился, но уж тогда его нельзя было заставить замолчать.

- Представьте, тётя, он всерьёз полагает, будто Джейн Остин относится к «викторианцам»,

- Что ж, дорогая моя, никак нельзя было ожидать от Тобиаса Снейпа, чтобы он дал своему ребёнку пристойное образование. Как же его звали? Эйлин, жена его, помнится, вовсю чудила, выбрала странное имя – Северин… Северус? Она долгое время и учила его сама. - А то, что пропущено в детстве, уж поверь мне, потом не восполнишь.

---

Blessed is the man that walketh not in the counsel of the ungodly,

nor standeth in the way of sinners,

nor sitteth in the seat of the scornful.





Общий сбор причастников смерти был окончен, понемногу светало, уже проступили из полутьмы контуры деревьев, зданий. От реки пополз невесомый редкий туман. К себе, в переулок Прядильщиков, медленно возвращался вдоль Темзы Сиверин Снейп, приближенный советник Лорда, бывший профессор Хогвартса, где, как сказал Темный Лорд, теперь остывало тело Альбуса Дамблдора.

Весь механизм сработал, терять больше нечего: Дамблдора нет в живых, и требуется только ждать. На какую-то вздорную секунду на дальнем дереве у самого края населенного района ему примерещилась белая сова Поттера. Кривясь от головной боли, он сощурился, вглядываясь в полумрак. Нет, на верхушке, на тонких ветках, сидел встрепанный белый кот, пожалуй, крупный, маразматического вида. Совершенный бред, куда уж дальше. Снейп выругался сквозь зубы и спрятал палочку. Разумнее всего скрыться именно в среде маглов. Если отказаться от использования волшебства, то для Министерства станешь невидимкой; тоже глубокая мысль: маг без магии. Снейп ускорил шаги, сворачивая к жилой застройке. Он ни в коем случае не должен был вспоминать о Дамблдоре; сейчас не хватало лишь столкнуться с тлителями, приманив их сильными эмоциями.

Звонкий голос безнадежно выкликал где-то впереди:

- Дарси, Дарси! Дарси!

Снейп поморщился и пошел на крик. Вот шальная девица, прямо из лимерика. Отважные маглы в Йоркшире гулять до рассвета решили. Чем кончится это – бродить до рассвета – не думали маглы в Йоркшире. Так оно и есть, безумная барышня с фонариком. Погасила. Теперь пытается отойти в сторону и остаться незамеченной.

- Доброй ночи, - негромко произнес Снейп, когда поравнялся с ней.– Что Вы тут делаете? Вас слышно за два квартала.

- Я…

- Кого-то ищете? – чуть мягче сказал он и пошел рядом; благо, что пока было по пути.

Девушка с недоверием покосилась на позднего прохожего, но выбора у нее, безусловно, не оставалось.

- Вы должны быть дома в такое время. Позвольте, я отведу Вас, если только Вы не надеетесь еще на какие-нибудь увлекательные встречи. Сейчас на самом деле небезопасно.

- Я не могу вернуться без Дарси, - почти оправдываясь, сказала девушка и потерянно добавила. - Тетя все плачет, ходит по комнатам и плачет.

- Вашей тете будет удобнее оплакать сразу обоих? – устало осведомился Снейп. – Поплачете вместе с тетей, за запертыми дверями.

Она промолчала в ответ. Снейп плохо различал ее лицо.

- Вам же очень страшно здесь, - говорил он. - Не упрямьтесь, Вы никого не найдете. Откуда только взялось у всех: у детей, у женщин – это сладкое заблуждение, будто они в состоянии что-то изменить одним фактом своего неуместного появления? Где Вы живете?

- Дома тоже жутко, - тихо ответила она.

- Дом – это крепость, - наставительно сказал Снейп, - в нем помогают стены. Включите ваш фонарик. Так где Вы живете?

Она молча щелкнула движком. Пятно жидкого желтого света запрыгало по брусчатой мостовой.

- И кто этот Дарси? Ваш брат или кузен? Не хотите говорить – не надо.

Девушка несколько секунд искоса всматривалась в лицо непрошеного спутника и выпалила:

- Дарси – тетин кот.

- Кот?! – незнакомец развернулся к ней и в свою очередь посмотрел пристально, прищурив темные глаза. - Кот белый? – с отвращением сказал он наконец.

- Да, белый, - удивленно подтвердила она.

- Тогда почему «Дарси»? *– морщась, спросил Снейп. - Почтенная леди питает слабость к викторианским романам? Мисс Эйр, не так ли? Переулок Прядильщиков. А Вы, стало быть, мисс Энн Эйр, - сухо заключил он. – Всё, домой!

- Откуда Вы знаете нас? – пораженно спросила девушка. - Разве мы знакомы?

Снейп кивнул.

- Но я Вас не знаю!

- Я ваш сосед… хотя живу здесь непостоянно.

- А! Вы, должно быть, мистер Снейп? Тетя говорила, что в последнем доме иногда зажигается свет.

- Мисс Эйр настолько поздно ложится?

- Она почти не спит. У нее начались ночные страхи.

- А у Вас?

- И у меня.

- Так и быть, мисс Энн, - вздохнул Снейп. - Берусь принести вашего злополучного питомца через пятнадцать минут после того, как за Вами закроется входная дверь. Иначе Вы не уйметесь. Я видел его недалеко от Темзы.

- Что он там делает?

- На дереве? – усмехнулся Снейп. – Пожалуй, что ловит летучих мышей.

Девушка вдруг на секунду остановилась.

- Можно мне с Вами, мистер Снейп?

- Хотите посмотреть, как я буду красть приставную лестницу?

- Нет, - она невольно засмеялась. - Как Вы догадались, что Дарси белый? Так забавно, я как раз подумала, что он белый и что его поэтому издалека заметно.

- Вы уже возвращались? – спросил Снейп.

- Я хожу кругами. Это был третий, - переходя на шепот, пояснила Энн. Она почувствовала облегчение и стала разговорчива. - Сначала я испугалась. У Вас очень интересный плащ, мистер Снейп.

- Вы хотите сказать – странный, - поправил он. - Плащ костюмный. Я с репетиции любительского театра.

- Вы играете Шекспира?

- Сами пишем, сами играем... – нехотя отозвался он.

- Было бы любопытно когда-нибудь посмотреть.

- Если эта постановка удастся, то вы о ней, конечно, услышите... Мисс Энн, - Снейп замялся, - мне не хотелось бы, чтобы меня ославили по округе эксцентриком.

- Я Вас понимаю! – закивала она. - Вы притворяетесь нормальным человеком. Мы тоже.

В двухэтажном кирпичном доме фабричной застройки, в точности похожем на дом Снейпа, на обоих этажах горел свет: пожилая леди ждала кота и племянницу.

- Вот отсюда видно ваш фасад! – воскликнула Энн.

- Да, действительно, видно - задумчиво согласился Снейп. - Скажите, какого рода страхи у мисс Эйр?

- Тетя говорит, что порой ощущает невидимое нечеловеческое присутствие… кого-то живого, мощного и очень злобного, до того злобного, что это вызывает ужас.

- Думаете, это только нервы? – спросил Снейп.

- Нет. Ведь по двое с ума не сходят? Я чувствую почти то же самое, но тетя лучше это передает.

- Гораздо лучше! Так что не оставляйте ее одну надолго. А когда становится страшно - Вам или ей, - начинайте читать вслух псалмы Давида. Настоятельно рекомендую.

Энн Эйр взялась за дверную ручку.

- Вы не пошутили, нет? Вы на самом деле пойдете за Дарси, мистер Снейп?

- Сейчас принесу вам эту дрянь. Не выходите больше никуда.

_____________________________________

* Darsy - этимологически восходит к корню "тёмный", "темноволосый".

Эту фамилию носит один из персонажей романа Джейн Остен "Гордость и предубеждение". (прим. переводчика)

---

В камере Азкабана Люциус Малфой рывком сел на нарах, хватаясь за запястье левой руки.

- Ну, вы нынче разошлись, - заметил с соседних нар Стен Шанпайк. – Сперва-то просто стонали. Что с вами, папаша Малфой? Змей приснился? Плюньте на него.

- Простите, Стен.

- Ничего-ничего, завтра высплюсь, здесь всё время наше.

Стен тоже сел, разглядывая сокамерника при свете тусклой дежурной лампы.

- Да вам, никак, совсем плохо. Давайте я покричу – счас подойдут. Вы же знатная шишка, папаша Малфой, я так понимаю.

- Не надо, Стен.

- Жаль, вам не видно, какое у вас лицо.

- Какое лицо?

- Белы вы как смерть – вот что. Давайте я все ж покричу.

- Не надо, Стен, - повторил Люциус Малфой. - Уже кончилось.

- Ну ладно, - недоверчиво ответил Шанпайк, - будь по-вашему.

Малфой смотрел перед собой широко раскрытыми глазами.

– Хотел спросить вас, Стен. Зачем вы сделали себе эту татуировку?

- Да идиотом был, - охотно сказал Шанпайк. - Слышите, у них пересменка? Значит, час ночи.

---

Оо, расскажу - 2

-Конечно, папаша Малфой, некоторые утверждают, будто бы он использовал уши в качестве пропеллера, но я думаю, они все заливают. Он так быстро-быстро крутил хвостом. Вот так ********

-Спасибо, Стен. Я понял.

@настроение: Меня интересуют только КРЫСЫ, их стоимость и где приобрести

---

What sort of Estonian you are?/Какой Вы эстонец?

Пройти тест:

Ваши результаты:

A. Поздравляем! Вы не эстонец, Вы - англичанин-традиционалист. Вы искренне хотите, чтоб у Шерифа Ноттингемского всё получилось.

Б. Вы - эстонец-монархист. Только Ваш король Ричард "завис" в Иерусалиме. Не понятно, чего он там забыл, поймет - вернётся. (народный эстонский юмор)

В. Вы - эстоонец-траадиционалиист. Вы - эстоонец-траадиционалиист. Вы - эстоонец-траадиционалиист.

Г. Вы - оптимист. Должно быть, русская женщина, обремененная семьёй.

@музыка: Эолова арфа

@настроение: Эх, Англию сгубили!

---

The Best Seeker. The Last Chapter.

Седьмая книга. Последняя глава.



I`ve catch it!

I`ve really done it!

Кричал торжествующий Гарри.

...Сэм и Фродо глядят ему вслед

От подножия Ородруина.



-Это вы что принесли, Поттер?

-Хоркрукс, сэр, - с ненавистью выдохнул Гарри.

-Да неужели!- издевался Снейп.- Это по-вашему, хоркрукс?

-Хоркрукс!!

- Какое убожество! - Снейп выдержал паузу,смакуя оскорбление. - Вы знаете, ЧЕЙ это хоркрукс? Это Саурона хоркрукс!! А Темный Лорд уже умер, между прочим.

Гарри позеленел. На его влажном лбу отчетливо выделялся ШРАМ.

---

Поповское

У меня была собака

Я ее любил

Она съела кусок мяса

Я ее любил

Она писала на коврик

Я ее любил

Она тапочки порвала

Я ее любил

И сказал я той собаке:

"Видишь, все терплю".

И ответила собака:

"Я тебя люблю"

---

Осенний месяц.

Осенний месяц беспредельно прекрасен. Человек, который не видит разницы и считает, что месяц всегда таков, вызывает жалость.

---

Осень - время "красных" чаёв, и пахнут они терпко с горчинкой, пахнут опавшей листвой...

---

From Kyoto with love

Two young pretty girls from Japan

Were writing to Rickman: Alan!

You can`t be our guest,

we shell come ourselves.

Impossible girls from Japan!

---

Оо, расскажу!

- В бытность свою преподавателем защиты от тёмных сил профессор Снейп однажды переоделся маглом и в таком виде расхаживал по коридорам Хогвартса, наблюдая за тем, какие меры будут предприняты учащимися, чтобы его остановить.

С тех, кто говорил ему: «Здравствуйте, профессор Снейп!», - он снимал по 5 баллов, чтобы они не мешали чистоте эксперимента. Самые находчивые студенты прятались в библиотеке, а наиболее талантливые незаметно для себя научились трансгрессировать.

- Но в Хогвартсе нельзя трансгрессировать!

- Э-ээ… В приступе леденящего ужаса они отменяли дамбльдоровскую блокировку трансгрессии невербальным образом.

- Всё-таки гениальный был преподаватель - профессор Снейп!

- Даа.

@музыка: мерная поступь судьбы (Бетховен)

---

ПОЭТИЧЕСКИЕ ТУРНИРЫ КАК ДИАЛОГИЧЕСКАЯ ДОМИНАНТА ЯПОНСКОЙ КУЛЬТУРЫ

В исследованиях по национальной психологии неизменно отмечается умение японцев вести диалог. При этом подразумевается искусство слушать и слышать собеседника, не навязывать ему собственных взглядов, постоянно учитывать его интересы и приходить к компромиссным решениям, принимающим во внимание потребности всех сторон. Подобное свойство национальной психологии позволяет поддерживать высокий уровень социальной стабильности и смягчать проявления межличностной, классовой и общественной конфронтации.

Формирование «человека диалогического» имеет длительную историю, выраженную в различных сферах жизнедеятельности. Формы организации и бытования поэзии, возможно, дают представление о диалогической доминанте японской культуры с наибольшей наглядностью.

Диалогическая сущность поэзии видна уже в самых ранних ее образцах, зафиксированных в мифологическо-летописных сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон сёки» (720 г.). Всегда вложенная в уста конкретных персонажей прозаического повествования, поэзия (при условии запрета на обычную коммуникацию) становится эквивалентом прямой речи, обычно маркируя, ритуально значимую ситуацию (сватовство, свадьбу, пир, похороны, обмен дарами и т.д.). Именно с помощью поэтических средств персонажи ведут диалог в моменты наибольшей эмоциональной и ритуально-этикетной напряженности.

Современные исследования раннеяпонской поэзии доказывают, что уже первая поэтическая антология «Манъёсю» (вторая половина VIII в.) представляет собой не просто некоторое собрание более или менее случайных стихотворений, включенных в антологию по принципу наивысшего признанья произведения современниками. Немногочисленные образцы поэзии, сохранившиеся от этого времени помимо «Манъёсю», также свидетельствуют о том, что отдельное стихотворение не обладало самодостаточным смыслом и получало санкцию на существование, лишь будучи включено в некоторую последовательность, где оно образовывало один из ее элементов.

Этот принцип получил усиленную разработку в позднейших антологиях, где каждое стихотворение обретает истинный смысл только в том случае, если оно воспринимается как продолжение предыдущего, отклик на него, диалог с ним. Данное свойство проявляется как в коллективных сборниках (антологиях), так и в личных собраниях. Диалогичность, таким образом, может пониматься не только как обмен репликами между отдельными поэтами, но и как обмен смыслом между произведениями, принадлежащими одному и тому же лицу.

Диалогичности литературной, т.е. структуре письменного текста, соответствовала диалогичность на уровне порождения стихотворения: несколько поэтов на пиру поочередно импровизировали на заданную тему (примером может служить серия «Манъёсю», № 815-846, посвященная цветению сливы, где стихи располагаются в хронологическом порядке — в порядке естественной смены описываемых явлений природы: от начала цветения до опадания лепестков). Фольклорная, обрядовая подоснова такого рода сочинительства очевидна: его условием является санкция коллектива, выносимая при соблюдении определенных ритуальных (этикетных) правил поэтического действа, которое создает общий для его участников корпус текстов (общая культурная память) и подтверждает с помощью этикетных и литературных средств единство группы.

Таким образом, диалогичность японской поэзии (а вместе с ней и культуры вообще) не имеет ничего общего с тем, что понимается под диалогичностью культур древней Греции или же Китая, которые можно было бы определить как «диалог диспута», основная цель которого — наилучшее обоснование собственной точки зрения. Диалогичность в ее японском истолковании ставит задачей прежде всего гармонизирование собственного высказывания с высказываниями партнера по диалогу.

После составления «Манъёсю» японоязычная поэзия (вака) вытесняется китаеязычной поэзией (канси) на периферию официальной литературной жизни. Это отнюдь не означает, однако, что японоязычная поэзия прекратила свое существование. Ее периферийность по отношению к придворной культуре означала, что степень ее письменной фиксации сильно уступала китаеязычной поэзии.

Вторая половина IX в. отмечена нарастанием активности всех форм традиционной японской культуры, включая поэзию.

Основной формой возврата вака к публичной жизни стали поэтические турниры, сыгравшие впоследствии чрезвычайно важную роль в развитии поэзии, поэтики и литературоведения, а также поставившие в 21 императорскую антологию около 7% корпуса стихов.

Наиболее ранний известный нам турнир был проведен в доме министра Аривара во время правления императора Коко (884-887) или же непосредственно перед его восхождением на престол. Затем поэтические турниры стали проводиться достаточно часто. Сведениями разной полноты мы располагаем о турнирах, проводившихся в 887, 888, 893, 896, 898, 901, 904, 905 гг. и позднее. Всего же за период от первого турнира и до 943 г. состоялось не менее 40 состязаний.

Обобщенная модель проведения поэтического турнира, описанная Хагитани Боку, выглядит следующим образом.

Подготовка к турниру начиналась приблизительно за месяц до его проведения. Определялась тема турнира, а также состав соревнующихся команд. После этого в некоторых случаях участники состязания приступали к сочинению стихов или же просили об этом известных авторов. В некоторых случаях стихи сочинялись непосредственно во время турнира. (Характерно, что наиболее часто импровизация практиковалась на так называемые сэндзай утаавасэ, во время которых сочинение стихов сопровождалось посадкой растений и деревьев, т.е. непосредственно символизировало трудовой процесс, что свидетельствует об обрядовых истоках турниров.) Одновременно каждая команда приступала к изготовлению одежд участников; столиков (фундай), на которые складывали прочитанные на турнире стихи; объемных макетов (сухама) с изображениями скал, деревьев, цветов, птиц и т.п., т.е. предметов, символизирующих тему турнира; светильников (турниры обычно начинались вечером и проводились в помещении). Для того чтобы достичь большей гармоничности представления, команды могли заранее информировать друг друга о своих оформительских проектах.

Перед началом турнира команды участвовали в синтоистской церемонии очищения. Ранним утром придворные приводили в порядок помещение, предназначенное для турнира: в центре устанавливался императорский трон, подготавливались места для женщин, высших сановников и непосредственных участников, которые входили в залу в строго установленном порядке. После представления участников устанавливались фундай и сухама команды «левых», а затем и «правых». Лишь во время турнира 961 г. «левые» опоздали с

приготовлениями, и порядок пришлось изменить. Это создало исторический прецедент, и с тех пор время от времени первыми свои принадлежности стала вносить команда «правых». Затем устанавливались светильники и раскладывались подушечки для юных придворных, в чьи обязанности входило ведение счета в состязании, занимали свои места музыканты, приглашались чтецы (кодзи), которые декламировали стихотворения, подаваемые командами на столик фундай. В первых поэтических турнирах в этой роли выступали обычно женщины. Со временем, однако, вместе с широким проникновением слоговых азбук и в мужскую среду, а также с повышением авторитетности сочинения на родном языке в качестве чтецов стали выступать мужчины. Обязательно избирался судья, выносивший решение о результате состязания по каждой паре представленных стихотворений.

Турнир всегда начинался со стихов «левых». Стихи оглашались чтецами. Затем на некоторых турнирах стихотворения декламировались участниками. После определения победителя в первой паре стихов соревнование продолжалось той командой, которая была признана побежденной в предыдущем туре. В качестве наказания часто использовалось сакэ — побежденным наливали «штрафную чарку». За подведением общих итогов состязания начинался пир. На следующий день победители устраивали благодарственное моление.

Таковы общие принципы организации поэтических турниров. Следует, однако, учитывать, что в каждом отдельном случае могли вноситься определенные изменения, иногда достаточно существенные: турниры были явлением живым, и многие их правила зависели от воли устроителей.

Разумеется, проведение подобных турниров было предприятием во многом театрально-литературным. При дворе тогда получили распространение различного рода состязания: цветов, благовоний и т.д. Однако не подлежит сомнению и фольклорная основа таких соревнований: широко известны состязания команд двух деревень (по борьбе сумо, бросанию камней, поднятию тяжестей и т.д.); такие состязания служили для различного рода предсказаний. Придворные же, усвоив общий принцип проведения таких состязаний, попытались эстетизировать их. Напомним также, что перекличка (а именно по этому принципу были организованы поэтические турниры: одна команда должна была развивать образность, предложенную в стихотворении соперниками) чрезвычайно характерна для фольклорного поэтическо-песенного

творчества.

Собственно говоря, любое произведение можно представить как сочетающее фольклорное и индивидуализирующее начало. Их вариативность выступает как важной характеристикой данного произведения, так и культуроразличающим признаком.

Вообще говоря, поэзия в силу ограничений, накладываемых на нее формой (являющейся продуктом коллективных представлений), обладает по сравнению с прозой большей «инерцией покоя» в сохранении фольклорного фонда. Фольклорная по своему происхождению диалогическая доминанта свойственна японской поэзии на всем протяжении ее эволюции. В условиях развитого исторического сознания установка на диалог могла реализовываться в весьма неожиданных формах. Вплоть до конца XIX в. пользовались популярностью «турниры», проводившиеся только на бумаге. (Мы называем эти явления «турнирами» лишь за неимением более подходящего термина.) В таких турнирах не было участников, победителей и побежденных. Скажем, из каждых ста песен первых трех императорских антологий выбирались по три песни («команда левых»), а в стихи «правых» включались произведения трех более поздних антологий.

Вряд ли подлежит сомнению, что «ситуация диалога является исходной предпосылкой коммуникативного процесса и в этом отношении предшествует не только монологической форме высказывания, но и феномену языка как такового», а скрытый диалог обнаруживается в монологических по своему построению текстах. Своеобразие литературного процесса в Японии VIII-1Х вв. заключается в чрезвычайно быстром переходе от фольклора к литературе. Поэтому литература зачастую моделирует диалог как ситуацию, не подвергая ее коренному переосмыслению.

Рассуждая об общих особенностях японской поэзии, один из наиболее чутких современных исследователей, Марк Моррис, отмечал, что «удачным стихотворением можно считать такое, которое обеспечивает успешный обмен, причем оно не обязательно принимает внеобщественную форму, но само является зависимой частью общественной деятельности. Как показывает дальнейшее развитие вака, этот непосредственно диалогический, межтекстуальный, трансперсональный характер вака становится второстепенным для поэтов, которые во все большей мере переходят на диалог с традицией как таковой».

Поэтические турниры явились мощным механизмом, ограничивающим центростремительность индивидуального творчества. На первых турнирах новые стихи могли и не слагаться — зачитывались стихи, сочиненные ранее. Это прежде всего свидетельствует о прочной связи участников с предыдущей поэтической традицией. С другой стороны, подобное исполнение само по себе можно считать элементом авторского отношения к тексту как к коллективной памяти, ибо «исполнители» умели вполне свободно оперировать отрезками поэтического текста, который хранился культурой.

На примере бытования стихотворения в рамках «поэтического турнира» хорошо видна сущность вака как феномена пограничного между дописьменной и письменной культурами. Порождение (или квазипорождение) вака должно быть устным (моделировать устное) . Но после того как стихотворение обнародовано, оно записывается и становится принадлежностью письменной культуры, получая право вступать в новые сочетания и комбинации.

Пожалуй, одним из основных требований, предъявляемым к стихам на турнирах, было элиминирование личности автора. Поэтами заключался общественный договор, согласно которому они обязывались вносить в стихи минимум инноваций, ограничиваясь клишированным воспеванием общезначимых эстетических ценностей. «Лицо» турнира определяла его тема, а не личности участвовавших в нем поэтов. Стихи турниров — это настоящая «поэма без героя». Именно поэтому на поэтических состязаниях лучше всего представлена сезонно-природная тематика, являющаяся, безусловно, эстетической эманацией пантеизма синто. Стихов же о любви намного меньше, чем можно было бы ожидать, исходя из общих тематических доминант японской поэзии.

На турнире, проведенном в 1120 г., судья, в частности, отмечал: «Песня "левых" не хороша. На прошлых турнирах таких песен нет... Песня "левых" выражает собственные чувства. Такую песню нельзя исполнять на турнире». Это высказывание относится к тому времени, когда стихи с выражением личных эмоций уже стали активно проникать в корпус поэтических турниров и приверженцы традиционных ценностей были вынуждены вербализовывать свои поэтологические установки. В период же зарождения поэтических турниров подобные вопросы не возникали.

Обычно западные читатели (в том числе и исследователи) японской поэзии склонны преувеличивать ее индивидуализм*. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что, несмотря на ее «утонченность»,эта поэзия отнюдь не утеряла своих фольклорных корней. Напомним, что текст «Кодзики» был записан с голоса сказителя Хиэда-но Арэ чиновником Оно Ясумаро. Несмотря на то что официальные хроники велись на китайском языке, приводимые ими царские указы записывались на японском с помощью привлечения иероглифов, употреблявшихся фонетически. Таким образом, наиболее значимые государственные тексты порождались устно. Только так они получали статус общезначимых.



-----------------------------

* Частичное объяснение преувеличения индивидуализма японской поэзии заключается в отсутствии рифмы в японском стихотворении. Обычная для западных языков передача танка верлибром игнорирует строгий ритмический рисунок японского стиха. Поскольку верлибр — явление в европейской поэзии позднее, то и возникает тенденция переоценивать стадиальную зрелость японской поэзии.

Тем не менее китайский язык вытеснил японский из сферы чиновничьей культуры, для которой он служит социально дифференцирующим фактором. Языковые навыки передаются чиновничеством из поколения в поколение, как это происходит с тайной передачей ремесла средневековыми мастерами. «Ремеслом» же чиновников являются навыки обращения с письменной информацией.

В сферах же с устной традицией передачи информации текст может адекватно функционировать, лишь будучи передаваем через привычный канал трансляции. Придворная поэзия наследует эту традицию, осмысляя ее, однако, как факт эстетический. Стихотворение считалось сложенным лишь после его оглашения, а самого поэта называли эмибито 'человек декламирующий', 'декламатор'.

Ограниченные в пространстве и социуме хэйанские аристократы жили во многом как фольклорный коллектив. И поэтический текст, несмотря на его авторскую атрибуцию, ориентирован на бесконечное воспроизведение, не выходящее за рамки канона. То же самое происходит и в «настоящей» фольклорной среде: любой из участников коллектива способен породить только канонический текст. Разумеется, аристократию можно квалифицировать лишь как псевдофольклорный коллектив, потому что безусловно существовавшие потребности индивидуального творчества должны были найти свое художественное воплощение. Так и произошло. Но не столько в поэзии, сколько в прозе.

Итак, диалогическая доминанта японской культуры находит выражение как в структуре поэтического текста (поэтические последовательности самого разного рода), так и в формах бытования (обмен стихами, поэтические турниры, этикетное винопитие с сочинением стихов). В ходе поэтической деятельности такого рода вырабатывался и закреплялся тип личности, постоянно «подстраивающий» себя к собеседнику, канону, традиции, что исключает в исторической перспективе появление такого культурного феномена, свойственного западной цивилизации, как самообожествление человека, который приводит, с одной стороны, к раскрытию творческого потенциала личности, а с другой — к дестабилизирующим общественным и экзистенциональным последствиям. Чрезвычайно характерно, что подобный монологический (романтический) тип личности оказывается, как правило, не в состоянии воспринять диалогичную доминанту японской поэзии (а значит, и личности), и определенная популярность этой поэзии на Западе имеет основой скорее превратное, нежели адекватное, восприятие, что, впрочем, лишний раз доказывает универсальный, поликодовый смысл феномена искусства, которое с успехом может быть использовано не по предназначению.

@музыка: Зелёные рукава

@настроение: хочется в Японию

---

Юкино в подполье.

Враги палят родную хату

И отключают интернет

И знайте, я не виновата,

Что от меня известий нет.



Юкино















Гарри Поттеру был непременно нужен славянский шкаф, чтобы его принимали за наследника арийца Штирлица, чистокровного волшебника в пятнадцатом поколении, который, как известно, всюду возил за собой некий магический славянский шкаф и прятался в нём во время обысков и бомбардировок. Маглы позднее, не понимая этого старинного сказания о испаряющем славянском шкафе, считали Штирлица славянским агентом.







Люциус Малфой был истинным арийцем и прямым потомком Штирлица.